Соболева Юлия Григорьевна, выпускница (8 класс) 1947 года.
Счастливая, невозвратимая пора - детство

Из своего счастливого детства всплывают забавные игры: летом - на реке, зимой - на лыжах и санках с горки, весной - на лугу, осенью - на огороде. Семья наша была большая, дружная, работали взрослые споро, а мы, дети, обязательно участвовали во всех делах. Нас было двое - я и старший брат Вячеслав.

Детям уделялось особое внимание. Вечерами, помню, с нами играл отец, придя с работы, а уже перед сном читал нам книжки. Мать хлопотала по дому. В доме всегда было чисто, уютно, на окнах много цветов, особенно нравились фикусы, которым доставалось от нас больше всего.

И вот в это счастливое беззаботное детство врывается жестокая война. Мы не участвовали в ней, но какая боль прошла через наши сердца!

Очень хорошо помню тот день - 22 июня 1941 года. Голубое небо, яркое солнце, зеленая трава, свежая листва на деревьях. Сегодня - воскресенье, на речке Машке делали плотину. Ох, как мы радовались, что речка будет полной, и мы будем купаться. Да разве мы отстанем от этих важных дел! Бежим на речку. А там уже народ собрался. Музыка, смех, радостные лица, всеобщее веселье. Дно реки представляло «муравейник». Женщины в цветных косынках, ярких платьях. Все в движении. Одни копают, другие везут землю на тачках, на носилках к плотине, а там умельцы укладывают хворост. Целый обоз на лошадях подъезжает со стороны Запожского леса с хворостом.

На берегу цветные палатки, навесы. Продают сладости - сдобы, конфеты, пряники, мороженое, газированную воду, квас, разливается музыка, заливистые песни. Бегаем мерить собравшуюся воду у плотины, радуемся вместе с взрослыми.

И вдруг... Из репродуктора раздаются позывные Москвы о том, что сейчас будет передано важное сообщение Правительства. Голос Левитана. И как по мановению волшебной палочки, стало тихо, музыка торжественно-траурная заставила всех насторожиться. Взрослые, конечно, все понимали, а мы глядели с недоумением в их глаза, которые они как-то прятали от нас.

Вдруг некоторые побежали домой и мы с удивлением замечаем,

что народу на реке стало меньше. Стали сворачивать свои палатки продавцы, уехала бочка с квасом. Оглянувшись, я не нашла среди работавших отца. Побежали и мы гурьбой по домам.

Дома отец к динамику приник, слушает сообщение Молотова.

По улице шел дедушка Володя с рыбалки. Идет спокойно, на плече удочка, в руке снизка рыбы. Выбегает из дома на крыльцо мой отец и встревоженным голосом, который я никогда раньше не слышала, кричит:

- Дед, война ведь началась!

По дороге пошли один за другим молодые парни, мужчины с заплечными мешками. Но уходили в бодром настроении. Встречным говорили, что скоро разобьют немца, через месяц вернутся.

Однако... На следующий день кто-то сказал, что на площади отправляют на войну. Бегом туда. Вокруг собора очень много повозок, приехавших из сел. Там женщины, дети. У военкомата (впоследствии - здание 3-го отделения нашего санатория) мужчины, среди них люди в военной форме со списками что-то уточняют, кого-то вызывают. На Соборной площади много народу. Кто-то плачет, кто-то смеется, женщины с детьми на руках. А у здания музея

- духовой оркестр. Музыка, но уже веселья нет, она, скорее, вызывает тревогу.

Выходит из военкомата комиссар, выкликает по списку, мужчины спешно прощаются, бегом в строй. Посадка в машины. И тут поднимается всеобщий плач, переходящий в крик отчаяния. Машины трогаются, женщины, детишки с криком бегут следом, и все это перекрывает оркестр маршем «Прощание славянки». У всех, абсолютно у всех, слезы, плач долго не прекращается. На повозках женщины бьются от безысходности своей доли. Дети, глядя на них, ревут.

Где-то к вечеру площадь затихает, чтобы утром опять взорваться горем.

Моему отцу дали отсрочку от призыва, т.е. «броню». Работал и день, и ночь. Мы старались помогать маме по дому, т.к. в декабре 1941 года у нас пополнилась семья - родилась сестренка. Никаких декретных не было, поэтому заботы о ней легли на наши руки и плечи.

1942 год. Пришла и моему отцу повестка на фронт. Сборы срочные, отплакали дома, мама осталась с сестренкой (отец не велел ей идти к военкомату), а я, брат и тетя Оля (сестра отца) пошли провожать его до конца Большой Дороги. Долго смотрели вслед. Отец был выше всех на целую голову. Маленькая группка удалялась от нас, а нам глаза застилало солнце и слезы, но в памяти осталась эта картина - идущие по дороге бойцы, отец среди них, а сзади тащилась повозка. Что их ждало впереди? Этим днем для нас кончилась счастливая, невозвратимая пора - детство. Началась новая жизнь.

Наша основная обязанность была - учиться. И, надо сказать, учились. В школу ходили без пропусков занятий. И избави Бог, если не выучишь уроки! Считали, что хорошей учебой мы помогали в борьбе с фашизмом.

Тетрадей, ручек, перьев, чернил уже никто не покупал. Их попросту не было. Писали на страницах книг, найденных на чердаке. Одно преимущество среди всех я имела: у меня были настоящие чернила. Мне их приносил мой дядя Ваня. Он работал курьером в райпотребсоюзе. «Девки» отливали ему в пузырек чернил, давали книжечки бланков (с обратной стороны совсем чистые), и он нам приносил как дорогой подарок.

Учебников тоже не было. Распределялся учебник на 3-5 человек. Учили по очереди - прочтёшь историю - несешь подруге, а у нее берешь географию и т.д.

Дома всегда помогали с братом по хозяйству. Он колол дрова, я носила в дом на просушку: Натаскаем воду из колодца, успеваем покататься на санках, а вечером - топить печь. Мама, тетя Оля вязали носки, чулки, варежки, приобщали и меня. Стирали, валяли. Ужинали печеной картошкой. Все ложилась спать, а мы с братом читали книги. До рассвета. Как много интересного! Пусть с коптюшечкой, но дочитать. Утром в носу копоть, на столе, на постели копоть. Так зачитывались, что не замечали, когда разгорится этот «волчий глаз».

Стужа была в эти годы страшная. Трещали от морозов углы в доме. Топки все меньше и меньше, перешли на жесточайшую экономию, а в доме маленькая, ее и купать надо.

Не было топлива и в школе, в кино. Ездили на санках в село Черная Речка за торфом для школы. В кино тоже сеанс высидеть было очень трудно.

В школе холод, уроки сокращали. Руки мерзли, чернила мерзли, «непроливайку» на перемене зажимаешь в ладони, чтоб на уроке можно писать. Другие ребята умудрялись делать чернила из сажи, но моя чернильница была в классе главной, ее берегли. Пользовались чуть ли не полкласса/Диктант Екатерина Никитична диктует, а у моей парты очередь - макнуть перо и заглянуть в тетрадь.

Напишешь предложение - руки за пазуху греть. Носили в школу кто что мог, чтобы протопить в классе печь -в одной руке сумка с книгами, подмышкой другой - полено или брикет торфа. Что из дома-то взять? Идем вечером с сестрой Зоей искать топливо. Да кто же его бросит в это время? Ломали заборы. В войну оград нигде не было, все сожгли.

Что ели? Во что были обуты и одеты? Тоже слезы. Утром просыпаешься, на столе чугун вареной картошки и миска с квашеной капустой или огурцами, хлебушка в пол-ладошки. Его не ешь, бережешь. Поешь картошку, а хлеб - особо, по кусочку, не есть, а держать во рту, будто продлеваешь удовольствие завтрака.

Одолевали «болячки» от недостатка витаминов. Мылись настоем череды, а стирали щелоком (золу заливали водой, настаивали).

И вот конец учебы. Собираемся ватагой на Гуськов овраг за щавелем. Потом пошли на лугу «козельчики», в лесу - «баранчики». Все ели, цветы, как пчелы, сосали, осокоревые сережки - сладко. Ни о каком сахаре в доме не было и речи. Сажали сахарную свеклу, потом зимой варили, резали мелко и сушили. Удовольствие! Где-то в 43-м в школе начали давать завтрак. Он представлял собой кусочек черного хлеба (50 граммов - пол-ладошки), посыпанный сахарным песком. Кто ел сразу, кто смаковал по крошечке, а кто прятал и нес домой младшим.

Но главная беда - не было обуви. Руки спрячешь, голову обмотаешь, на плечи со взрослых что-то оденешь. А вот обуви не было! Ходили в старых калошах, обутых на носки, старых дырявых валенках. Спасибо умельцам, которые лепили из автомобильных камер калоши.

Хоть и скользко, но по воде хорошо идти. Кто ходил на деревянных колодках, чтоб не промокнуть. Ко всему приспосабливались!

Настал 4-й год войны. Голод основательно подтачивал здоровье взрослых и детей. Все собрали в лесу, что можно. Ели ягоды, несли хворост на зиму. В поле убирали со взрослыми картошку, горох, турнепс, но избави Бог взять что-то с собой! Строго наказывали расхитителей колхозной собственности.

Ведь был наш девиз: «Все для фронта, все для победы над проклятым врагом!»

Копали картошку весной на неубранных полях, ноги в грязи по колено, ведро с грязью пополам не поднять с земли. Но через силу несли. Брат, я, мама. Эту картошку промывали дома несколько раз, отмачивали, очищал и, сушила - получали картофельную муку. Из нее пекли «лейтенанты» - оладьи, которые надо сразу есть, иначе через несколько минут они синеют, делаются жесткими, как резина. Но и это очень хорошо - сыты!

С наступлением весны мы - в колхозе. Перебираем картошку, пропалываем бахчи. Кончилась прополка, идем на покос. Ворошили сено. Затем прополка картофеля, пшеницы. Завершаются работы на жнивье, затариваем мешки с зерном для отправки на хлебоприемный пункт, а глубокой осенью, до ноября - уборка картофеля в любую погоду. Вот где опять вставала проблема с обувью. Обувала даже ботинки отца 43-го размера. А что делать? Но никто не осуждал, не смеялся.

Вот невольно вспомнилась фраза «босоногое детство». Оно поистине было босоногим. Летом никто не мечтал об обуви. Ходили только босиком. Сколько же этим голым пяткам доставалось!

Очень тяжело было босым на покосе. Ворошишь сено, а ходить по скошенной траве невозможно, кое-как приладишься, старались не отставать. Снопы укладывали в крестцы, а затем в скирды. Вот когда приступали к молотьбе, нужна сноровка, т.к. чуть ли не бегали за снопами. Приспосабливались и тут, приходилось скользить по земле, как конькобежцы на льду, чтобы пригнуть стерню.

Сейчас, когда стали в отделе соцобеспечения определять степень участия в труде в годы войны, мне пояснили, что я не подхожу к категории участников трудового фронта, т.к. мне не было 12 лет, а когда исполнилось - уже кончилась война. Это, конечно, было обидно слышать. Мы ведь сидели утром у правления колхоза в кругу женщин, дожидавшихся наряда от бригадира. И никто никогда не спросил: «А сколько тебе лет?» Выйдет хроменький инвалид и приказывает на сегодня: «Бабы, фьють, копнить!» Бабы встают с земли, берут грабли, вилы, а мы - палки, ворошить сено,

бредем работать. В небе - жаворонки, солнце утром ласковое, а днем нещадное, пить хочется. И думаешь: убежать бы на речку, искупаться, нарвать цветов, побегать по не скошенному пока лугу!

Тяжело было нам, детям, но мы несли эту ношу вместе с матерями. А мать вдруг тяжело заболела. Врач прописал ей пить козье молоко натощак. Купили козочку. Пока она росла, пока появилось молоко, мать таяла на глазах. Ночью представишь, что ее не будет, грызешь до утра подушку, чтоб не взвыть. Но вот и долгожданное молоко. Только маме. Она оставляет нам утром попить с картошечкой, а оно в горло не идет, все думаешь о маме.

А тут экзамены каждый год обучения! Качаешься, а идешь. Днем - суп из лебеды, забеленный молоком, и опять за дела, за книги.

Козочке траву рвали руками. Пололи все, что можно прополоть: и свои огороды, и соседские. Еще и гонят тебя - самим трава нужна. По оврагам рвешь, в мешок спешишь сложить. Тащишь на спине, а спину уже не чувствуешь, она онемела. Зато с радостью рассыпаешь у дома, сушишь. По горстке собирали на зиму корм.

Казалось, этому мучительному времени не будет конца. Начали приходить похоронки. То в одном доме плач, вой, то в другом. Отец моих двоюродных сестер Аржевикин Иван Васильевич погиб на фронте. Брат мамы Губкин Василий Васильевич - летчик - погиб в воздушном бою. Отца тяжело ранило. Из госпиталя товарищи прислали письмо, что он жив, но без правой руки. В доме заплакали, запричитали. Соседки стали успокаивать - хорошо, сам жив остался. Управится, дескать, и с одной рукой.

Вернулся он калекой в 1943 году. Хоть и тяжело нам было ухаживать за ним, но все-таки был мужчина в доме. Правой его рукой стал брат мой Вячеслав. Они вместе выполняли ремонт сельхозмашин в колхозах, на производстве, в промкомбинате, заводе, налаживали различные механизмы. Папа привил брату любовь к труду, научил его многому в работе с машинами.

По всей жизни он пронес это трудолюбие, старание, особое усердие /в работе, честность, принципиальность. За 40 лет трудовой деятельности у него только одна запись в трудовой книжке - старший мастер Сапожковской школы механизации, впоследствии СПТУ Я горжусь своим братом.

Дожили до долгожданной Победы. Весна 1945-го. Майское утро. Накануне прошел дождь, а утром опять солнце, тепло. И вот сообщение Правительства о Победе. Ура!!! Неслось со всех сторон. Мы плакали от радости, все обнимались, поздравляли друг друга. Веселью нашему не было предела. Но горько было смотреть в глаза тем, у кого отцы, братья не вернулись с войны. Это, конечно, надо было пережить. И мы это пережили. Все мы выучились, приобрели профессии и жизнь прожили достойно. Назову некоторых: Вишневская Маша, Виноградова Галя, Аржевикина Зоя, Кузина Валя, Савинкин Костя, Авдеев Шурик и многие другие мои сверстники.

Вспоминают учащиеся военных лет

Хотулев В.А.

Незадолго до своей кончины моя мать сказала собравшимся на ее дне рождения: «Любите Советскую власть. Она нас сделала Людьми...».

В семье была атмосфера уважения к труду, книгам, ожидание писем из Красной Армии: с Востока, из Финляндии, а затем с фронтов Великой Отечественной войны.

Большими праздниками были все советские, а с дедом и бабушкой справлялась Пасха. А в Троицу и другие праздники дедушка считал, что нельзя терять рабочий день в поле и на огороде. Праздниками были и дни выборов в Верховный Совет. Кумирами детворы были герои Гражданской войны и командиры Красной Армии.

До ухода на фронт отец, конечно, не мог занимать у нас такого места, так как был человеком сугубо штатским. Из того времени мне очень запомнилось посещение с отцом его кабинета физики с интересными экспонатами.

Далее...

Стольникова А.С.

В среднюю школу я поступила в 1939 году в 5-ый класс «Б» из Пушкарской базовой начальной школы (теперь это здание управления образования). Привел нас туда (весь класс) 1 сентября зав Пушкарской школы Николай Алексеевич Мельников - наш любимый учитель начальных классов, он же вел уроки географии в Сапожковской средней школе. Тогда средняя была единственная в Сапожке. По сравнению с нашей начальной средняя школа показалась нам огромной. Учеников было очень много. Школа работала в 2 смены.
Далее...

Морозова В.Н.

С Верой Бычковой, моей одноклассницей, рассматриваем нашу школьную фотографию 10 класса, 29 учеников на ней, директор школы Безбородова Лидия Петровна, завуч - Викторов Михаил Иванович. Но Аттестат зрелости вручали 28 ученикам - Сонечка Устинова умерла перед самым первым экзаменом - сочинением. Выпускной вечер состоялся 25 июня.
Это был 1948 год.
Прошло более 60 лет - как же быстро они пролетели! Смотрим с Верой на фотографию - более половины уже нет в живых, да и те, кто остался, пусть не обидятся на меня, далеко не первой свежести.
Кому 80, кому за 80 перевалило.
Далее...